Форум » Сhronicles » 16.02.77 Тошнит от всех проглоченных обид [Lucius Malfoy, Narcissa Black] » Ответить
16.02.77 Тошнит от всех проглоченных обид [Lucius Malfoy, Narcissa Black]
Master Game: Место действия: Хогвартс. Комната старосты. Действующие лица: Люциус Малфой, Нарцисса Блэк Время действия: 16-е февраля, после завтрака. Краткое описание ситуации: Нарцисса, затаив обиду и подозрения на счет Люциуса, когда тот, ничего не сообщив, внезапно исчез с бала, а объявился только на уроке у Алисы Лонгботтом(где они практически не обмолвились друг с другом), решает выяснить всю правду, и выводит слизеринца на откровенный разговор. Малфою ничего не остается, как выложить карты на стол, тем более, что, по совести сказать, он уже давно собирался это сделать...
Ответов - 29, стр:
1 2 All
Lucius Malfoy: В хорошо обставленной комнате старосты, через очерченное красивой резьбой окно которого проникали солнечные лучи утреннего февральского солнца, играя друг с другом, попадая на каменный пол, на первый взгляд, казалось, царил покой и безмятежность. Однако, в душе человека, сидящего на диване с опущенный вниз, к полу, головой, со скрещенными руками и переплетенными между друг другом пальцами, была явно не аналогичная с помещением, в котором он находился, атмосфера. Отчаянье, злоба, страх, смятение. Все то, что в последние дни чувствовал Малфой. Успех... О, да, он добивался значительных успехов. Он разбил два любящих сердца, он не безрезультатно занимался вербовкой новых сторонников для Темного Лорда, он достигал поразительных успехов в практике черной магии, он чувствовал себя на пьедестале. И что же досталось ему в награду? Пустота. Ничего. Ноль. Кукиш. Никакой благодарности, никакой награды... Нет, даже не это угнетало его. Он не чувствовал даже присутствия рядом с собой, так называемых, друзей, ради которых столько сделал. Впервые он завидовал гриффиндорцам. Они хотя бы умеют ценить то, что для них дорого. Везде есть мир, везде есть жизнь, везде есть течение. И только его одного это не окружает. Кто знает, почему такие мрачные и сентиментально-философичные мысли посещали в этот светлый день такого холодного человека, как Люциус? Может быть, потому, что только наедине с собой он мог рассуждать подобным образом, копаться внутри себя, искать пути, ошибочно сделанные им, и те, которые ему еще предстоит выбрать. Внезапно в голову закрались мысли о Нарциссе, которые последнее время слизеринец старательно пытался отогнать. Куда девалось его отношение к ней? А ее к нему? Он бросил ее тогда на балу. Вряд ли она понимала всю серьезность положения, и что грозило бы ее кавалеру, если бы он тогда не покинул ее. Он не мог ей открыться. Но раз она не знает, то будет испытывать к нему гнев, холодность, недоверие. Она бросит его. Перестанет любить. Да и любила ли она вообще? Что если все это было фальшью, игрой воображение? Что если все было сплошное притворство, и отношения лишь для удовлетворения своего честолюбия? А может быть, и сам Люциус поступал точно так же? Он уже не мог разобраться. Не мог понять. Он сбился с пути. Ну да, черт с ним, ну нет друзей, ну нет пока богатства, славы, нет добра. «Но ради чего, Малфой, ради чего, из какого Василиска ты жертвуешь единственным счастьем, которое есть в твоей жизни?». Но Люциус, человек умный, хладнокровный и быстро находящий решение для какой-то проблемы, не мог ответить на этот вопрос, который задавал себе уже очень долгое время. Слишком поздно. Выбор сделан. И уже давно. Назад пути нет. И как бы ни хотелось сорвать дрожащей рукой гнетущий покров настоящего, приоткрыв завесу, чтобы иметь возможность вернуться в прошлое и все изменить, сделать этого теперь нельзя. Внезапно весь ужас прошедшей ночи, прошедших дней нахлынул на юношу. Его передернуло. Все то, что происходило с ним, что было творимо им влетело в его мозг, словно пущенная Робин Гудом стрела со стальным наконечником, безжалостно впивающаяся в плоть, и давило на него. Слизеринец вскочил с кровати и подошел к зеркалу. В красивых чертах его бледного лица ровным счетом ничего не изменилось. Все те же голубые глаза, все те же блестящие, золотистые волосы, все тот же прямой нос, губы, гладкий, словно мраморный, лоб. Но Малфой почему-то, осознанно, или нет, дотронулся пальцами до своего лица, проведя вдоль лба, убирая прядь спадающих на него волос, и затем вниз, по щеке. Он словно пытался проверить, все ли еще он жив? Не покрылась ли демонической чешуей его тело, не начало ли оно рассыпаться, и так ли оно холодно, как те чувства, которые царили в его душе, и те мысли, которые осели в его разуме. Вдруг губы его искривились, глаза сощурились, а из уст вырвался хриплый, холодный смех. Смех, которого испугался бы любой, если бы сейчас находился в этом помещении вместе с тем, кем он был издан. Смех, от которого кровь стыла в жилах. - По-моему, тебе уже давно пора было сдохнуть! - перестав смеяться, в ярости прокричал он своему отражению, затем голос его стал тише, понизившись почти до шепота, - Что ты такое? Ты губишь чужие жизни, а взамен для своей не получаешь никакого удовлетворения. Ты теряешь друзей, ты теряешь любимую, если уже не потерял. Скоро ты станешь не нужен и потеряешь доверие, положение. Ты теряешь смысл. Тогда какого Салазара вообще стоит жить? Люциус провел рукой по зеркалу сверху вниз, издав неприятно-скрежащий звук. Затем грустно усмехнулся и покачал головой, будто бы отгоняя зловещие мысли, которые сами, без спросу, и такие необычные для него, сами лезли в голову. «Что это со мной? Чего это я? Стресс на нервной почве, что ли?». Нужно успокоиться. Не получается. Плевать. Все хорошо. Все отлично.
Narcissa D. Black: Все это сводило с ума. Раз за разом, прокручиваемое в голове, оно становилось просто невыносимым. Мысли. Тяжелые, словно грозовые тучи и клейкие, точно овсянка на воде. И Нарцисса, никогда не питавшая особой любви к овсянке, размазывала эти мысли по стенкам черепной коробки с упорством мазохиста, терзая себя, придумывая причины и пытаясь найти оправдания. Но, поскольку слизеринка не относилась к разряду тех девушек, которые способны самостоятельно оправдать напортачившего возлюбленного, простить его, ни в чем не разбираясь и заодно пожалеть несчастного, что ему пришлось через такое пройти, то оправдания не придумывались, зато очень хорошо придумывались причины такого поступка. Нет, ну, в самом деле. За пару часов до бала Малфой просил у нее прощения за свое поведение. Нет, он не просто просил прощения, он признался ей в любви. Конечно, можно предположить, что у Люциуса были какие-то свои мотивы, которыми он руководствовался, произнося эти слова. Но Нарцисса достаточно сильно любила себя, чтобы поверить, что он врал и играл, глядя ей в глаза, стоя на коленях рядом с ней. С другой стороны, она также была слизеринкой, что не мешало ей какой-то частью сознания рассматривать данную возможность. Вполне можно было при желании даже найти причину такой необходимости в этих словах. Но искать ее не было сил и желания. Но больше так продолжаться не могло. Завтрак прошел как в тумане. И девушка сама не поняла, как оказалась перед дверью комнаты Люциуса. Поэтому и решила, что раз она здесь оказалась, то нужно, наверное, проверить, там ли ее хозяин. И если там, то выяснить, что вообще такое происходит, и какова подоплека этого «такое». Подняв руку, Нарцисса коротко постучала по гладкой поверхности, и медленно повернула ручку, открыв дверь. - Люциус? – позвала она, заглядывая в комнату и обводя взглядом помещение.
Lucius Malfoy: Словно нагруженный чем-то тяжелым балласт, мозг Малфоя терзал его, безумствуя под грузом страшных и мрачных мыслей, блуждающих в нем. Люциус то вскакивал с кресла и прохаживался по комнате, то вновь возвращался к зеркалу, то что-то бубнил себе под нос, то проклинал весь мир, то бил кулаком по столу, то скрипел зубами... Наконец, он застыл посередине комнаты в недвижимом положении, словно его парализовала какая-то новая, прокравшаяся к нему, мысль. В эту минуту прозвучал легкий стук в дверь его комнаты, который юноша, естественно, не услышал, будучи полностью погруженным в свои глубокие и неприятные думы. Затем дверь отворилась, и чей-то голос позвал его по имени. Слизеринца будто передернуло. Он вернулся к действительности, повернул голову в ту сторону, где находился вход в его покои, и нахмурился. Губы, искривившись, изобразили на его лице жесткую и недовольную гримасу. - Какого Салазара, кто там еще?! - грубо спросил он, еще не видя, кто соизволил зайти к нему в гости, поскольку распахнутая дверь закрывала часть лица девушки(а голос, хоть и не узнанный Люциусом из-за размышлений, являлся, несомненно, женским)с того угла комнаты, где находился слизеринец. Уже готовясь сказать кому бы то ни было - «убирайся от сюда к дементоровой матери», Малфой со злобной физиономией подошел к двери, полностью распахнув ее, чтобы иметь возможность строго и беспрепятственно лицезреть свою гостью и прогнать отсюда. Но, посмотрев, кем был эта гостья, и мгновенно узнав ее, Люциус отпрянул от двери так, что, казалось, будто его ударило током. Коленям хотелось дрожать, прогнуться, заставить их обладателя обессиленно упасть на пол. Ко всему угодно, но только не к приходу Нарциссы был готов сейчас юноша. И, действительно, чтобы не упасть, он облокотился на стоящий у стены стеллаж, не сводя взгляда с золотоволосой девушки. Черты лица его мгновенно приняли прежнее выражение, но теперь уже несколько нервное и...пугающееся. Он не знал, зачем она пришла сюда, но знал, что этот момент и все последующее за ним будет являться самым важным из всех событий, когда-либо произошедших в его жизни. Он чувствовал это. И от этого становилось не по себе. Сердце начинало колотиться, колени дрожать. Хотелось упасть. Закрыть глаза. Уснуть. И не видеть больше ничего. Ни ее прекрасные черты, ни эту школу, ни своих друзей, ни своих врагов, ни Темного Лорда. Ничего. Кануть в небытие. Забыться. Обрести покой. Это же так просто. Но нет. Этому не бывать. И вот снова ему придется раздирать на части душу, стоя перед девушкой, которая наверняка пришла сказать, что бросает его, выслушивать ее гневную речь, и пытаться, чтобы не дать уязвить свою гордость, сказать что-нибудь злое, болезненное, что навсегда разверзнет между ними пропасть, через которую уже не будет сделано моста для соединения. - Нарцисса, - тихо и мрачно произнес слизеринец. Прежнее хладнокровие, которым он искусно владел, как аристократ, умеющий держать свои эмоции при себе и быть спокойным в любой ситуации, возвращалось к нему. Взор голубых глаз вновь стал ясным и надменным. А в голосе звучали столь присущие ему металлические нотки, - Чем обязан твоему визиту? Именно так он приветствовал ее. Они не разговаривали даже вчера, когда сидели вместе на уроке у нового преподавателя. После бала он не перекинулся с ней хоть сколько-нибудь связными фразами. А сейчас, даже не сказав "здравствуй", обратился к ней с учтивой холодностью, с какой обратился бы к любому другому человеку, не вовремя зашедшему в его покои. Он не собирался бухаться на коленки и кричать - "прости, милая, я тварь". Нет. Не потому, что это было бы слишком унизительно для него. Потому, что это не даст результатов. Это ничего не изменит. И сейчас ему было так тяжело, что даже на обыкновенную улыбку в сторону любимой девушки у него не хватило сил. Он слишком устал. Если она пришла, чтобы отвергнуть его, то пусть сразу и сделает это. Пусть все выяснится здесь и сейчас. Как есть. И довольно.
Narcissa D. Black: Его голос был до странности грубым, как и фраза, донесшаяся из-за приоткрытой двери. Нарцисса неосознанно вздрогнула, натягивая на пальцы рукава мантии. Ей на мгновение показалось, что она переместилась во времени в тот жизненный период, который именовался «До Хогвартса». Когда она – кажется, тогда ей было лет шесть, - стояла вот так же, приоткрыв дверь в папин кабинет, и ждала наказания за поступок, который не достоин чистокровной леди. И сердце также гулко билось где-то в горле, вызывая легкую тошноту. Пальцы леденели. Но тогда она знала, чего ожидать, и поэтому боялась. Она всегда боялась разочаровать родителей. И всегда боялась увидеть в их глазах это чувство разочарования, потому что она вдруг перестала быть достойной, стала такой, какой не должна быть, сделала что-то такое, что недолжна была делать. А сейчас она не понимала и не знала, что ждать? За дверью раздались шаги. Нарцисса распрямила плечи, вытянув пальцы из рукавов. А почему, собственно, она должна бояться? Пусть боится Люциус. Она не позволила себе ничего такого, чем могла бы навлечь на себя его гнев. Это не она исчезла с бала, оставив своего партнера в одиночестве после того, как призналась ему в своих чувствах в том коридоре. Девушка тряхнула головой. Густые светлые волосы рассыпались по плечам. Нарцисса взглянула в его глаза. На мгновение ее опалило злостью, которая мелькнула на его лице. Но всего лишь короткое мгновение, и вот он уже смотрит на нее совершенно иначе. И девушка видит в его глазах испуг. Она молчит, глядя на него, ожидая, пока он заговорит, вглядываясь в его лицо. И замечая, как оно снова меняется, когда Люциус начинает говорить: - Позволишь войти? – чуть дернув бровью, также холодно и отстраненно произносит Нарцисса, пытаясь понять, что вообще можно ожидать от него сейчас. Сердце бьется так быстро. Пальцы совсем заледенели, она практически не чувствует их, ощущая гнетущее напряжение.
Lucius Malfoy: Он видел холод в ее глазах. Точно такой же, как слышится в ее голосе. Стало быть, не приходилось сомневаться в ее намерениях, чтобы она сейчас не начала ему говорить. Неужто она и правда так быстро умеет бросать и забывать? А впрочем, это вполне свойственно хладнокровным аристократам, к числу которых принадлежала Нарцисса. Правда, надо отдать должное, ее неприветливость еще ни о чем не говорила, ведь Малфой встретил ее ничуть не теплее. Что ж, возможность определить истинную причину скоро предоставится. Хотя юноша, как ему казалось, прекрасно догадывался об этом. Люциус, не говоря ни слова, жестом пригласил девушку войти, и сам отступил на шаг, по-прежнему держа руку на одной из полок стеллажа. Прошла минута. Ни один из них пока не проронил ни слова. В комнате воцарилось молчание. Зловещее, непонятное. Какое бывает, когда в одном помещении, рядом, находятся люди, которым тяжело говорить друг с другом из-за чего-то, что породило лед в их сердцах. Когда они не знают, с чего начать. Когда каждый из них старается не проронить по неосторожности что-нибудь, что может больно задеть другого. Именно так было сейчас. И Малфой не мог найти подходящих слов. Не мог же он сейчас начать раскаиваться и рассказывать Нарциссе все, что сокрыто в нем тайнами, которые почти никому не положено знать. По крайней мере, пока она не спросила его об этом. Да и едва ли она пришла за этим? Почему-то слизеринец был уверен, что ей просто необходимо было сказать ему - "вали, ты мне больше не нужен". Люциус отвел взгляд в сторону. - И однако же ты не ответила на мой вопрос, - не смог не заметить он, не меняя тона, не выдержав больше этого гнетущего молчания, и заодно сразу осведомляясь о цели ее визита. Он не смотрел на нее сейчас, когда произнес эти слова. Глаза смотрели куда-то в пол. В пустоту. Он не мог сейчас посмотреть на нее. То ли боялся... То ли ему нужно было подготовиться, чтобы смело посмотреть ей прямо в лицо. По крайней мере, сейчас он не сделал этого. Он ждал ее слов. Ее голоса.
Narcissa D. Black: Нарцисса прошла в комнату и замерла, остановившись в паре шагов от двери. Медленно повернулась, вглядываясь в точеные черты привлекательного лица Люциуса. Но не могла увидеть в них ничего, кроме ледяной маски фарфоровой статуи, которую имел в своем арсенале каждый, кто носил на мантии нашивку факультета Слизерин. А ей нужно было видеть. Видеть хоть что-то, что могло бы оправдать его, что могло бы заставить дрожащее, горячее, уже приготовившееся разбиться и оглушить звоном осколков, сердце снова забиться, снова носиться туда-сюда, замирая в предвкушении. В предвкушении того, что может подарить ей он, слизеринский принц. Холодный, умеющий врать и манипулировать так искусно, что, завороженная этой игрой марионетка, ослабляет защиту и оказывается раздавленной, низвергнутой, побежденной. Но Нарцисса не видела ничего, кроме маски. Маски, такой цельной, казалось бы, непробиваемой. В ее арсенале тоже была такая, и она сейчас тоже плотно прилегала к кукольному личику девушки. В ответ. Никто не учил их прогибаться, никто никогда не говорил, что нужно подставлять другую щеку, если ударили по одной. Учили другому. Тому, что на силу нужно отвечать рассчитанной, искусной игрой, которая не просто принесет урон, а уничтожит. Учили тому, что каждый должен быть отомщен, что нельзя выставлять истинные чувства напоказ, нужно уметь манипулировать, играть, плести тончайшее кружево паутины, оставаясь при этом приветливым и, казалось бы, радушным. И плевать, что все это искусственно, что все знают о том, что это искусственно. Молчание затягивалось, а она все никак не могла проникнуть под его маску. Увидеть хотя бы мимолетную тень во взгляде прекрасных глаз. Ее учили гордости. Учили тому, как должно реагировать, и что не должно быть прощеным, тем более, если не отомщено. Но никто никогда не говорил о том, что можно испытывать такие чувства. Когда разум сам начинает генерировать оправдания, смягчая вину, ведомый этими чувствами. Когда ты физически, каждой клеткой кожи жаждешь найти зацепку, которая объяснила бы все, сняла с души этот тяжеленный груз. Как бы на ее месте поступила Белла? Вряд ли бы она стала вот так стоять перед обидчиком и молчать. Нарцисса подавила тяжелый вздох, рвавшийся сорваться с губ, и лишь неуловимо качнула светловолосой головой. Она не Белла. И никогда не будет таковой. И впервые с момента, когда они стали парой, девушка осознала, насколько глубоко Малфой проник в ее душу. Как сильная эта нить, которая протянулась от нее к нему, сковывая, лишая возможности отстраненно и холодно бросить ему в лицу слова, чтобы он больше никогда не смел подходить к ней, находиться рядом и врать. Врать о том, что он любит ее. Люциус пошевелился и повторил вопрос, когда напряжение в комнате достигло своего пика, и готово было уже раздавить их обоих. Нарцисса вскинула подбородок, изо всех сил удерживая на лице маску холодной отстраненности, ее голос прозвучал ровно, дрогнув лишь на последнем слоге: - Люциус, к чему этот вопрос? Ты ведь один из лучших, я сомневаюсь, что у тебя проблемы с определением цели моего визит, - ей нужно было отвернуться, не было сил больше держать маску, но он не должен это видеть. Не должен видеть, как ей тяжело. Как хочется рвануться к нему, прижаться и забыть обо всем в сильных руках. Нарцисса медленно прошлась по комнате, подошла к письменному столу, склонив голову так, чтобы светлые пряди скрыли ее лицо, с треском сломавшуюся маску, проявившиеся растерянность и боль в голубых глазах. Тонкие пальцы скользнули по стопке пергаментов, вычерчивая узоры. Так было легче выталкивать из себя слова, полные льда и невозмутимости, так голос не предавал ее, подрагивая на окончаниях, так, она не могла видеть его совершенного лица, могла представлять, что разговаривает с кем-то другим: - Если тебе нужна девушка, которая будет терпеть твои внезапные исчезновения, то советую поискать ее на Хаффлпаффе, - проговорила Нарцисса, обводя пальцем чернильницу. – А если ты готов постоять за свои слова, сказанные в коридоре, то советую тебе начать прямо сейчас, пока я не уверила себя в том, что мое отношение к тебе выдумка и игра воображения.
Lucius Malfoy: Он посмотрел на нее. Но слишком поздно. Говорят, что глаза - это зеркало души. Когда Люциус поднял на девушку свой взор, он не успел увидеть в ее глазах то, что мелькнуло внутри нее...где-то глубоко. Он не успел узреть в красивых чертах ее лица то, что на мгновение отобразилась на скрижалях ее души. И снова, хотя и не мог проникнуть он в эту минуту сквозь шелковую преграду ее светлых волос, чтобы увидеть ее лицо, он чувствовал ее холодную маску. Именно таким представлялось сейчас ему выражение лица Нарциссы. Безразличным, презрительным, надменным. Но сам юноша не хотел делать такое лицо. Нет, Салазар подери. Не хотел. Он устал от фальши и лицемерия. По крайней мере, с Нарциссой. Взгляд его голубых глаз был привычно холодным. Да он почти никогда и не менялся. Но душой Малфой больше не хотел кривить. Ему надоело сохранять на своем бледном лице эту лживую маску. И он сорвет ее. Сейчас. Или чуть позже. Но больше держать он ее не в силах. Не по аристократичному? Наплевать. Он хозяин своей души и своей судьбы. И законы лицемерия, тогда, когда он их не приемлет, не властны над ним. - Признаюсь, - возразил он, вскидывая голову, и глядя на нее, хотя и почти не видя ее лица из-за того, что она стояла полубоком, и из-за спадавших волос, - Я немного в растерянности. Последние сутки ты не удостаиваешь меня ни словом, ни взором, а теперь вдруг появляешься в моей личной комнате. Согласись, тут любой бы задумался о цели визита. Он говорил беззлобно и не насмехаясь. Он говорил то, что думал. То, что считал нужным сказать. Хотя, может быть, в какой-то мере, так или иначе, какая-то малая толика его слов была направлена на то, чтобы едва заметно уколоть собеседника. Привыкший всегда высказываться гадостно и метко, Люциус даже сейчас не мог избавиться до конца от этой привычки. - С девушками на Хаффлпаффе я бы рядом вообще не появлялся, - спокойно и несколько холодно, но уже не так, как вначале, когда она только вошла сюда, отвечал Люциус, проигнорировав язвительность девушки. Однако последние слова Нарциссы заставили его на мгновение замолчать. Он застыл, просто устремив свой взгляд на девушку. Вероятно, он ошибался, когда подумал, что он пришла затем, чтобы отшить его. Она пришла затем, чтобы выяснить и разобраться. Но едва ли это было не хуже? Люциус не знал, что ему делать. Радоваться или печалиться. Если она не сказала ему сразу, что все кончено, да еще и упомянула об отношении к нему...она не собирается бросать ему в лицо, чтобы он убирался. Нет. Но, в этом случае, его ждет допрос. Как сейчас ему ответить? Что сказать? Снова съязвить? Не поможет. Открыть всю правду? Очень опасно. Это может стоить ему жизни, если что-то пойдет не так. Неизвестно ведь, как потом повернутся события... Кто знает, что может сделать Нарцисса? Конечно, он доверяет ей. Но...ведь неизвестно, что с ней может статься после этого? Что если и у нее появится интерес, что если и она проникнется желанием стать таким, как он? Нет. Он не может допустить этого. Не может допустить, чтобы его любимая окунулась в мир тьмы. Чтобы встала на эту дорогу, где царит мрак и жестокость. Не может допустить, чтобы она проходила этот тяжелый путь. Как знать, возможно, еще удастся сказать что-то такое, что заставит ее передумывать расспрашивать его...или как-то отвлечь? Во всяком случае, не сразу начать колоться. Нет. Надо попробовать как-нибудь увести ее от этой темы. Получится или нет? Попытка - не пытка. Но, все же, Малфой почти на все сто процентов был уверен, что она ни за что не забудет этого. И обязательно его ждут расспросы. И ему придется давать на них ответы. Если он не хочет потерять то, что любит. И какой же выбор он сделает? - Ты хочешь знать, почему я исчез и бросил тебя тогда, на балу? - тихо спросил он, подходя к ней ближе, и убирая рукой прядь ее волос, чтобы видеть ее лицо. И ее глаза, если она решиться прямо посмотреть на него, - Ты действительно хочешь знать это, Нарцисса? - затем весь прежний лед исчез из его голоса, в нем осталась искренность, которая так нечасто в нем появлялась. Но едва ли она сможет разубедить Нарциссу, - Клянусь тебе, я не сделал по отношению к тебе ничего такого, - продолжал он, - что можно было бы воспринять, как подлость. Предательство или измену. Нет. Я никогда не посмел бы опуститься до такого. Но за моим исчезновением стоят причины гораздо более серьезные. И...страшные, - он опустил глаза, и голос его стал еще тише, - Прошу тебя, не спрашивай меня о них. Это не принесет нам обоим ничего, кроме горя. Поверь мне.
Narcissa D. Black: Девушка горько усмехнулась, услышав его ответ. Она с ним не разговаривала пару дней, а он и рад стараться, не предпринимал попыток. Тонкие пальцы скользили по столешнице, вычерчивая узоры. Ей нужно было время подумать, взвесить и обрести то, с чем она сейчас пришла к нему. Что делал он все это время? Думал ли о ней? И так ли она нужна ему, как он говорил? Воспоминания были ее опорой, центром того мира, в котором был он, человек, чем-то похожий на нее. Тот, с мыслями о котором, она могла засыпать и просыпаться. - О цели визита в таком случае задумался бы лишь тот, кто сам последние сутки старательно культивирует отстраненность, - передернула плечами девушка. Он не осуждал ее, да и она пришла сюда не затем, чтобы осуждать его. Ей не нужны были оправдания. Ей нужны были факты. Зачем? Иначе она не сможет доверять ему, возможно, конечно, и не должна, но без этого доверия Нарцисса никогда не сможет быть с ним рядом и дальше. Потому что ее чувства без этой доверительной подпитки угасли бы сами по себе, даже если бы она всеми силами старалась удержать их. - Это была метафора, - прокомментировала Нарцисса ответ, касательно хаффлпаффок и им сочувствующих. Не сказать, что она считала, будто на желтый факультет попадают все подряд, кто не прошел отбор в другие. Просто в ее мозгу прочно укоренилась мысль о том, что именно представители барсучьего факультета могли бы стерпеть недомолвки и простить все, что можно простить, или даже больше, не требуя конкретных ответов на конкретные вопросы. Он молчал. А девушка боролась со своим лицом. Боролась с маской, привычной, но не желающей подчинятся. Потому что юное сердце Нарциссы было сильнее. И те чувства, которые девушка испытывала к Люциусу, были сильнее выработанной годами практики использования маски. А потом она услышала его шаги. И сердце затрепетало, забилось, подскакивая к горлу и резко опускаясь в живот, где дрожало и било, гулко и громко. Нарциссе казалось, будто этот глубокий стук наполняет комнату, что он может его слышать так же четко, как и она. Его длинные пальцы коснулись волос. Он хотел видеть ее лицо. А она страшилась и одновременно желала показать ему то, что вырвало себе место, что не хотело уходить и скрываться под завесой маски. Нарцисса проследила взглядом за пальцами Малфоя и медленно подняла лицо, встречаясь с ним взглядом, погружаясь в его голубые глаза, чем-то похожие на ее собственные. - Мне нужно знать, Люциус, - выслушав его, проговорила девушка, глядя открыто, показывая то, что крылось там, внутри нее, потому что его голос больше не замораживал, не сковывал, вызывая ответную холодность. Потому что на его лице больше не было маски, пугающей, страшной и причиняющей боль. - Кончилось время ничего не значащих слов, эпитетов и метафор. Если я нужна тебе, мне нужно знать факты, - ее голос звучал тихо, по спине бежали мурашки, собравшись стройным рядком и заставляя хрупкие плечи слегка подрагивать, точно Нарцисса мерзла и ежилась.
Lucius Malfoy: Отстраненность? И это он, как она считает, ее демонстрирует? Да если бы она знала...если бы она только знала, что творилось эти дни в его душе? Почему сама не подошла? Почему сама не попыталась заговорить? Все та же гордость. Аристократические манеры и холодность. Так что же, ведь он обладает тем же самым. В нем есть все то, что есть в ней. И эта одна из обоюдных причин, по которым они идеально подходят друг для друга, но, в то же время, по которым они имеют шанс отдалиться, ибо каждый из них привык никогда не отступать, не пасовать. И никто из них никогда первым не пойдет на попятную. Правда, надо отдать девушке должное, на этот раз она первой вызвалась поговорить с Люциусом. Но, кто знает, возможно, рано или поздно, если бы этот кошмар безмолвия и бездействия продолжался, Малфой сам бы взял инициативу в свои руки. В ответ на ее совершенно ненужное здесь объяснение речевого приема, который юноша прекрасно различал и видел здесь, он лишь насмешливо-благодарно улыбнулся. Улыбка вышла больше похожей на гримасу. Впрочем, слизеринец ликвидировал ее со своего лица так же быстро, как и выявил. Наконец, он, убирая прядь ее волос, сумел увидеть ее красивое лицо. Он стоял и смотрел в ее глубокие, такие прекрасные голубые глаза. Как хотелось ему погрузиться с головой в эти два кристально-чистых, голубых озера, словно обдающих прохладой твою, измученную сухостью и пустотой, душу. Погрузиться и кануть в небытие. Забыться и никогда не выныривать. Всего два дня, а, казалось, целую вечность юноша уже не чувствовал на своей коже мурашек, когда стоял так близко к ней и смотрел ей в глаза. Она снова попросила его рассказать ей все. Даже потребовала. Нет, перекрутить разговор на другую тему, хоть чуть-чуть уйдя от этой, не получится. Попробовать еще раз - детский сад. К тому же, тогда она точно ничему не поверит и уйдет, решив, что он просто ищет оправданий и не желает рассказывать то, в чем ему было стыдно признаться. Но Малфой действительно не желал ничего ей рассказывать. Однако разница была в том, что ему было не стыдно. Ему было страшно признаться. Но она требовала. Она проникала глубоко в его душу. О нет, он не мог ей врать теперь. Слишком много она значила для него. И пусть она бросить его, зная, что он ничем перед ней не провинился, чем думая, что он совершил по отношению к ней недостойный поступок. Время замедлило свой темп. Секунды превратились в минуты. Два человека стояли в просторной комнате, где царила звенящая тишина, и смотрели друг другу практически в самые зрачки, пытаясь прочесть то, о чем думали. Малфой вздохнул. Сейчас он подумал, что отдал бы полжизни, чтобы простоять вот так. Рядом с ней. Чувствуя аромат ее волос, долетающий до него даже тогда, когда он не приближал к ее золотистым локонам своего носа. Чувствуя ее каждой клеточкой своего тела, всеми фибрами своей души. Простоять вот так вечность. Когда они еще не сказали друг другу финальных слов, а значит, пока еще, вместе? Что может быть лучше? Люциус глубоко вздохнул, мысленным шепотом прощаясь с девушкой, которую любил больше жизни. - Ты хочешь знать, почему я оставил тебя на балу, почему я в последнее время так странно себя веду, и почему скрываю это от тебя, - еще раз, за нее повторил твердым тоном Малфой все то, о чем она собиралась его спросить, - Хорошо. Ты услышишь это, - юноша набрал в грудь побольше воздуха и, не отрывая своего взора от лица слизеринки, продолжил, - Так знай же, Нарцисса, что я отныне связал свою жизнь с темной магией. Я встал на страшный, жестокий и зловещий путь, который далеко не каждый сможет пройти, и который я пока не знаю, к чему в итоге приведет меня. Я углубился в изучение темных искусств, и для меня теперь не существует законов, установленных директором школы и Министерством Магии. Я стал гораздо выше, но и опаснее этого. Для меня существует лишь нынешний приказ моего господина. И я сделаю все, что он попросит. Даже если это будет касаться убийства, - Люциус сглотнул, сделал многозначительную паузу, чтобы смысл его слов дошел до Нарциссы, - Не далее, как позавчера, я, к своему сожалению, вынужден был покинуть тебя на балу как раз по приказу моего господина. Это великий, но очень страшный человек. Стоит его ослушаться - и отправишься к Салазару. Он милостив к соратникам и беспощаден к врагам. Мы прокладываем путь к новой эре. Эре великого волшебства и гармонии. Но делаем это не так, как хотелось бы многим, - голос Малфоя понизился до шепота, у него подкосились ноги, и он опустился на кровать, - Я думал, что, делая эти ужасные вещи, которые мне даже нравились, я получу власть, силу, славу... Но я не получаю ничего... А только лишь теряю... Несчастный вздох отчаянья и безысходности вырвался из груди Люциуса. Вздох, который понял бы даже самый бесчувственный человек. - Скажи мне, ты это хотела услышать? - почувствовав прилив жгучей обиды и гнева, спросил он, поднимая на нее, полный страдания, взгляд, - Ты хотела услышать, что я, любящий тебя всем сердцем, отныне принадлежу к числу темных магов, Пожирателей Смерти? Может быть, теперь ты поймешь, почему я просил тебя не спрашивать меня об этом... Но слишком поздно. Все кончено, - внезапно он вскочил и схватил Нарциссу за руку, голос его повысился на крик, отчаянный, полный душевной муки, - Ты сама вытрясла из меня эти слова! Зачем, зачем Нарцисса?! Ведь все было так хорошо! Что же ты наделала! - он опустил голову, голос его стал очень тихим, - Все кончено. Я не позволю, чтобы ты знала и была рядом с таким человеком, как я. Ты достойна лучшей участи, чем эта. Тяжелая участь с таким, как я, - его ясные глаза снова встретились с ее небесно-голубыми очами, - Я плохой человек, Нарцисса, - шепот...едва слышный, уже нет сил говорить, - Мне больше нет места рядом с тобой... Люциус развернулся и отошел к столу, над которым все еще висело злополучное зеркало, но смотреть в которое у Малфоя не было сил. Юноша обессилено упал на него ладонями. Прядь блестящих светлых волос упала ему на бледное лицо, ниже глаз, закрывая от взора Нарциссы его профиль. Прошло еще какое-то мгновение. Люциус словно набирал сил для того, чтобы сказать последние слова. Сказать самому. Без утайки. Быстрее, чтобы не тянуть, чтобы не передумать. Чтобы скорее прекратить эту пытку. Ибо у него больше нет сил. - Но запомни, Нарцисса, - мягким тоном сказал он, - Сколько бы зла и жестокости не гнездилось во мне, я всегда буду любить тебя. Всем сердцем. Пауза. Давай Малфой, давай. Скажи это. Не мучайся. Бей сразу. Иначе слишком больно. - А теперь ступай, - отчаявшимся, полным сокрушения и боли голосом, который разрывал изнутри его душу, произнося эти слова, вымолвил юноша. И больше он не мог говорить. Хотелось тут же упасть и закрыть глаза. А лучше - умереть. Ноги уже не держали его, и руки дрожали почти точно так же. А из глаз, то есть, из души, готова была выльется та горечь и мука, которая сейчас истязала его хуже Круциатуса любой силы действия. Но только не при ней. Не сейчас. Нужно хотя бы дождаться, пока она уйдет. «Прости меня, Цисси. Прости и прощай».
Narcissa D. Black: Но что мне делать, если это любовь Простить, остаться или уйти (с) Она ждала. Внутреннее напряжение росло, дрожь усиливалась, холод струился по венам, остужая и замораживая кровь, делая бледную кожу еще белее, а блеск глаз – ярче. Она ждала ответа, приготовившись, страстно желая услышать правду, быть посвященной, понять его. Но также сильно боясь ее, этой правды, внутренне содрогаясь, но не в силах отступить. В их жизнях и так слишком много лжи. Ложь и игра – ничего настоящего, но они такая же необходимая часть привычного уклада, чтобы отказываться, чтобы не играть и не лгать, не играть словами, перебирая их, точно блестящие камушки, нанизывая на нитку, оглаживая шероховатости, смягчая твердые углы. Ложь была повсюду, ей были пропитаны каждая клеточка тела, плотный, густой воздух комнаты, она слышала в шорохе прядей длинных волос, в звуках дыхания, в движениях, даже самых мимолетных. Длинные пальцы Люциуса касаются пряди ее волос. Пространство между ними, наполняется едва ощутимым током, но сегодня он не приносит с собой жар, сегодня ему сопутствует холод. Холод боли и обид, сковывающий душу, тело и разум, усиливающий дрожь в напряженном до предела тела, расширяющий зрачки в голубых глазах. Вот так теперь и будет, если он не скажет правду, если не захочет сказать. Холод и тишина, хрустальная, чуть звенящая, от которой сердце замирает и хочется задержать дыхание, потому что оно кажется слишком громким и неуместным в этой тишине. Если они впустят ложь в это пространство, ничто уже не выгонит ее отсюда, запечатав, исковеркав, изменив до неузноваемости те чувства, что, казалось, уже стали понятными и ясными, но их так легко разбить о ледяные рифы лжи и тишины. Нарцисса делает вдох, глядя в его глаза, и ей кажется, что легкие забивает ледяная крошка, что еще чуть-чуть и она сама не выдержит, слишком тяжелой становится тишина, слишком давит на хрупкие плечи, слишком сильно хочется кричать, чтобы хоть как-то заполнить это пространство. Ну же, Люциус, не молчи. Это так невыносимо. Сердце дрожит, готовое сорваться вниз, расколовшись на мелкие кусочки, разделившись на осколки и хрустальную пыль. А он все молчит, глядя в ее глаза. Замораживая дыхание этим взглядом. И Нарцисса все сильнее напрягается, мышцы ноют, челюсти сводит. И вот, наконец, он произносит первые слова, раскалывая тишину. И уши тут же улавливают множество звуков, которые вместе с голосом Люциуса врываются в тесное пространство, точно прорывая кокон тишины, сковывающий, замораживающий. Нарцисса ежится, но не отрывает взгляда от глаз юноши, вслушиваясь в слова и интоннации его голоса, вслушиваясь в то, как меняется ритм дыхания. Его слова, точно тяжелые камни с гулким стуком падают в ее пустое, напряженное сознание, отдаваясь громких эхом в ушах, проходясь ледяными пальцами по нервным окончаниям. Люциус опустился на кровать, а Нарцисса продолжала стоять, глядя на то место, где мгновение назад были его глаза, слушая его голос, вздохи, чувства, которые струлись, обволакивая ее. Его резкие, порывистые действия, крик, наверное, именно это и называется криком души, пальцы на ее запястьях, и какие-то горькие слова. Девушке казалось, что она точно находится за стеклом, в какой-то маленькой комнате, полной пустоты, одиночества и безмятежности. Его слова не вызвали в ней приступа ужаса или бурного восторга, не вызвали ни грусти, ни радости. Что ж, она знала о существовании того, о чем он говорил, и ни могла не понимать, что рано или поздно это коснется и ее, так иначе, прямо или косвенно, но коснется. Но потом Люциус начал говорить, что-то совсем иное. И это разбило стену, раскололо спокойствие, вызывая первую эмоцию – недоумение. Нарцисса моргнула, наблюдая за ним, за тем, как он перемещается, вслушиваясь в его голос, полный таких странных чувств. Ей казалось, что это сон. Сон, где уверенный в себе и спокойный Люциус Малфой превратился в какого-то истеричного юношу, потерявшегося в хитросплетениях нитей судеб и обстоятельств, где она слышит в его голосе отчаяние, такое сильное, что оно практически выбивает воздух из легких, и хочется подбежать к нему, обнять, прижаться, и сказать, что все будет хорошо. Но, он говорит, что ей пора идти. А Нарцисса не может двинуться с места. Несколько длинных мгновений она стоит, замерев, и глядя прямо перед собой, пытаясь осознать все это, рассмотреть под разными углами и понять, что ей делать. Разум говорит – уходи, а сердце – останься. И ее это разрывает, до тех пор, пока она в сознании вихрем не начинают проноситься воспоминания. Воспоминания о нем, о ней, о них. И тогда девушка разворачивается и делает несколько шагов к нему, опуская подрагивающую ладонь на его плечо, не думая: - Люциус, - голос хриплый, еле слышный, - Я…Я не уйду, потому что я нужна тебе, а ты нужен мне.
Lucius Malfoy: Люциус сам не знал, как вырвались у него все эти слова. Вот, что значит - не доверяй женской красоте, не доверяй их настойчивому взгляду, не внимай их просьбам и требовательным словам. Только что юноша истерзал свою душу перед ней. Зачем она заставила его так мучиться, зачем заставила говорить все это? За что? Нет... Он не будет страдать. Довольно. Долой дрожь в голосе и теле. Долой грусть и пустоту в душе. Не бывать больше соленой влаги на глазах. Не выльются из холодных очей слезы горечи. Лишь жестокость и мрак. Таким, каким он всегда был. Таким, как его воспитывали. Таким, каким ему предназначено быть. И нет другого выхода. Нет пути к избавлению и счастью. Он пойдет дорогой тьмы и не свернет с нее. Отныне его уже ничто не удерживает на шаткой полосе, балансирующий на гране между добром и злом. Если в первую сторону у него и был небольшой уклон, теперь он исчезнет впредь. Теперь шест жизни, по которой он, злосчастный акробат, будет идти, должен пролегать во мраке черноты, разврата, жестокости, ненависти. Теперь ему можно с головой погрузиться во все это. Но внутренний голос говорит - «Не думай об этом! Не делай это! Остановись!». Он зовет, тянет назад, из пучины тьмы, к свету. Он утверждает, что добро никуда не ушло, оно, хоть его и немного, все же живет в тебе. Затрагивает фибры твоей души, которые не могут позволить тебе кануть во мрак. Не стоит отворачиваться от света. Зачем уходить, вот так зря бросать, закапывать, уничтожать все, что было и сейчас тебе так дорого? Ведь ты не хочешь этого. Не хочешь. Ни за что. Так зачем? Зачем отказываться? Затем, что жертва, которую ты принесешь в случае твоего личного счастья, не в кой мере не восполнит оное. Нельзя жертвовать тем, кого ты любишь. Даже если тебе очень хочется. Даже если человеку, которого ты любишь, но которого ты не можешь принести в жертву, тоже хочется этого. А в данном случае, Люциус не мог пожертвовать Нарциссой ради своего счастья. Счастья быть с ней. Но, что же тогда будет? Если Темный Лорд отыщит подобным образом слабое место Малфоя? Если когда-нибудь начнет играть с ним, и получится ситуация, аналогичная недавней произошедшей со Снейпом и Лили. Это выше его сил - ставить под угрозу здоровье Нарциссы. Его любимой девушки. Девушки, ради которой он отдал бы все на этой земле. Даже свою собственную жизнь. Она подошла к нему. Люциус вздрогнул, словно его только что передернуло от электрического заряда. Он почувствовал ее руку на своем плече. - Прошу, Нарцисса, - едва слышно шепчет он, закрывая глаза, и не поворачиваясь к ней, - Не мучай меня... Зачем, зачем снова это? Этот голос... Ее голос... О, как он прекрасен. В любых формах. Хриплый, нежный, еле слышный, строгий или холодный. Безумной приятный, чарующий и многогранный. Заставляющий внимать ему. В любой ситуации. В любой момент. Этот голос можно было боготворить. Громадным усилием воли Люциус заставил себя повернуться к девушке и посмотреть ей в глаза. А эти глаза... Как долго, бесконечно можно было смотреть в эти красивые, глубокие небесно-голубые глаза. Как они гипнотизировали, как затягивали, как подчиняли своим выразительно-прекрасным взглядом. А сколько драконов можно было сразить лишь за одну улыбку этой девушки? О, Салазар, если бы у него было десять жизней... Во всех девяти он бы выбрал Нарциссу и только в одной из всех он стал бы на тот страшный путь, на котором он уже бы находился. Но это не имело бы значения, ведь все остальное, что было у него с ней, оттеняло и пренебрежительно отводило бы в сторону скверну. Что же делать? Какое решение необходимо принять? Мерлин, помоги! «Я ведь люблю ее больше жизни», - думал Малфой, - «Неужели я так быстро расстанусь со своим счастьем? Я не могу... Это Выше моих сил...». Да, он действительно не мог. Наверное, он слабый человек, если хочет быть таким же счастливым, как и многие другие любящие и любимые люди в этом мире. Наверное, он эгоистично поступает, будучи слугой тьмы, втягивая в это Нарциссу. Но иначе он поступить не способен. У него не хватает сил. И все же... Может быть, можно изменить это? Может быть, она сама одумается, скажет? - Нарцисса, - так же хрипло, как и она, произнес он, - Ты слышала все, что я сказал тебе? Ты понимаешь, кто я? Понимаешь, с кем связала свою судьбу? Он по-прежнему глядел ей в глаза своим сурово-серьезным, но восторженно горящим безумной любовью к ней, взглядом. Дыхание становилось прерывистым. Люциус находился в непосредственной близости от Нарциссы, и дистанция, вольно или невольно, благодаря приближению тела юноши к слизеринке, сокращалась. Его лицо было совсем близко от ее лица. Губы дышали прямо в ее губы. - Я не могу рисковать тобой, - прошептал Люциус, - Ты очень дорога мне. Дороже всего на сете. И я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Я никогда не прощу себе. Я встал на путь тьмы. Я не могу позволить себе, втянув тебя в него, подвергнуть тебя опасности. Не могу, Нарцисса... Его голо срывался. Он не знал, что можно сказать ей. Он не хотел пока говорить ничего лишнего. Пусть она сама подумает. Пусть решит. Он не хотел отсылать ее. Он хотел быть с ней. Но в душе не мог позволить себе ставить ее под угрозу. Он не должен так поступать. Он ведь Малфой. Он аристократ. Он мужчина. Он должен пойти на жертву своему, возможно и ее, счастью, лишь бы огородить Нарциссу от опасности. И все же... Все же сердце взывало совершенно к иному. Оно кричало, чтобы он остался. С ней. Кричало, что все будет хорошо, только если они будут вместе. И не дадут друг другу пропасть. Слова были сказаны и Малфой не мог вернуть их назад. Хотя теперь внимал призыву сердца и сожалел о сказанном, несмотря на настойчивость девушки. Он вообще пожалел, что рассказал ей все. Но что же все-таки ответит Нарцисса? Хоть бы даже в последний раз услышать ее голос... О, если бы только можно было простоять с ней так целую вечность. Даже за одно это он готов был пожертвовать всем, что у него есть. Всем, кроме нее.
Narcissa D. Black: Нарцисса смотрела в его глаза, внимательно и настороженно. Он умел отгораживаться, как и каждый, кто являлся отпрыском чистокровного рода, который яростно и трепетно относился к соблюдению традиций, некогда пришедших, придуманных и часто отягощающих существование. Каждый, кто был представителем зеленого факультета, с пеленок знал все заповеди и кодексы, которые надлежало соблюдать и почитать, перенимать и нести дальше, несмотря ни на что. И пусть из года в год все это постепенно стремилось уйти, отпасть, все больше отпрысков выходило с новыми взглядами, которые требовали равенства и братства со всем сущим, которые не делали различий по чистоте крови или материальному положению, которые понимали, что в мире есть нечто более важное, чем все эти уставы и постулаты, все равно оставались те, кто следовал им по тем или иным причинам. Кто-то искренне верил в справедливость законов чистокровности и был готов биться за них до конца, выжигая, истребляя всех тех, кто посмел нарушить их. Кто-то просто плыл по течению, не желая ни нарушать, ни бороться, лишь философствуя или же наоборот проявляя откровенное равнодушие. Для кого-то главным было лишь спокойное существование, а кто-то просто ценил семью, которая была большим, чем просто законы и постулаты, чем вбитые истины и правила. И стоя сейчас перед Малфоем, вглядываясь в его лицо и пропуская через сердце каждое слово, ловя каждую мимолетную или откровенную интонацию, Нарцисса понимала, как бы ни редки были случаи, когда те, кого семейства назначают в пару, были действительно довольны исходом, это был именно этот случай. Случай, когда два холодных сердца бьются в унисон, позволяя их обладателям испытывать чувства далекие от слова «надо», хоть и сопутствующие ему. Нарцисса вслушивалась в слова, которые слетали с холодных бледных губ Люциуса, ощущая напряжение и обреченность. Он отказывался от нее, при этом, очевидно, отказываясь от долга перед своим семейством, выбравшим девушку в его невесты. И это было странным, щемящее трепетным, чем-то большим, даже чем слова любви. Потому что то, что сейчас говорил юноша, были истинными словами любви, любви, которая казалась такой странно-неуместной, такой невероятной, такой удивительно неправильной и в то же время самой правильной и самой верной. Девушка тряхнула головой. Светлые волосы мягкими волнами скользнули по плечам. Она сделала шаг вперед, не отрывая взгляда от его глаз, оказавшись практически вплотную к юноше. Ее ладонь, скользнув по плечу, коснулась его щеки. Тонкие пальцы погладили кожу. Он не хочет рисковать ей, но подобный поступок, как бы он ни старался, не сможет остаться незамеченным, и скорее всего, подвергнет ее еще большему риску. Ведь, нужно будет как-то жить дальше, если она отпустит его сейчас, как-то продолжать следовать законам общества, добровольно шагнуть в руки другого, не надеясь на то, что тот когда-нибудь будет хоть в половину хорош также, как Малфой. Не надеясь на то, что кто-то еще когда-либо скажет нечто подобное, нечто столь же желанное и важное. Не надеясь, что сердце будет также отзываться на каждое слово или интонацию. Нарцисса покачала головой, понимая, что если когда-нибудь она и отступит от правил, подведет семью, то сделает она это ради счастья с ним. - Люциус, - имя скатилось с губ, упав в гулкую тишину комнаты, пронизанную тонкими, искристыми иголками напряжения, отчаяния и чего-то сильного, потустороннего, неземного, - если ты не забыл, я все еще твоя невеста, - медленно и тихо, подбирая слова, продолжила девушка, вслушиваясь в звуки своего голоса, который разбивал эти хрустальные иголки напряжения, звуча ровно и спокойно, звуча уверенно, потому что она была твердо убеждена в том, что после всего того, что услышала сейчас, ей не будет места в каком-то другом мире, в мире не наполненном Люциусом Малфоем. – И, несомненно, твое вступление в ряды сторонником Лорда, сделало тебя еще более привлекательным кандидатом на роль моего жениха для моего семейства, - фразы были какие-то слишком печатные, точно штампованные, но и они должны были значить гораздо большее, - И отказавшись от помолвки и свадьбы, ты навлечешь на себя не только гнев и презрение семейства Блэк, но и, нарушив столь древние традиции и обычаи нашего мира, рискуешь показаться недостойным сторонником Лорда, - говорить было сложно, но нужно было говорить, нужно было показать ему, что это слишком опрометчивый поступок, что это слишком серьезное решение. – Наш союз послужит достойным доказательством того, что ты готов следовать и дальше тем идеалам, под которыми подписался, выступая на его стороне. И даже будь я не согласна с решением наших родителей относительно нашей помолвки, я бы не посмела опротестовать данное решение, - Нарцисса приблизила свое лицо к его, мягко поглаживая кончиками пальцев щеку юноши, глядя в его глаза, не зная, как ей правильно выстроить фразы и достучаться до него настолько, чтобы хоть немного успокоить, чтобы он оглянулся вокруг и понял, что горячность и поспешность в принятии таких решений непозволительная роскошь, что раз ввязавшись в эту игру более опасных сил, они не могут просто выйти из нее. - И в любом случае, я уже часть этой игры. И можешь ли ты быть уверенным в том, что твое место в моей жизни займет кто-то столь же достойный, столь же отчаянно нежелающий подвергать меня опасности? Тот, кто сможет также поступиться своими собственными чувствами и желаниями, думая о том, что будет лучше и безопаснее для меня? – она говорила тихо, едва касаясь губами его губ, - А твое место обязательно займет кто-то другой, и вряд ли кто-то поинтересуется, хочу я этого или нет. Так не лучше ли оставить все, как есть, а не подвергать меня еще большей опасности, отдавая в объятия другого? – мягкий поцелуй, как дуновение ветерка, и теплое дыхание, скользящее по его губам, - Не лучше ли, если ты будешь оберегать меня всеми возможными силами, подвластными тебе, чем кто-то другой беспрепятственно и без сожалений швырнет меня в тот мир, от которого ты пытаешь уберечь? Я прошу тебя, Люциус, подумай об этом, если все это действительно важно для тебя настолько, как ты говоришь, - ладонь скользнула по его щеке на шею, кончики тонких ухоженных пальчиков прошлись по его шее, чуть проникнув в волосы на затылке. - Я буду в гораздо большей безопасности рядом с той, чем рядом с кем-то другим…, - прошептала Нарцисса на этот раз не удерживаясь от более теплого и глубокого поцелуя.
Lucius Malfoy: Каждое ее движение, каждый взгляд и каждый жест, каждое шевеление губ и перемену в лице он ловил с жадностью, с которой неумолимый романтик и поэт ждет радугу после дождя. Она была его алтарем. Светлым ангелом, на которого он мог молиться. Конечно, многие не согласились бы, что, казалось бы, холодной, расчетливой и манерной слизеринке в пору характеристика подобного образа. Но только Люциус знал, какая она на самом деле. Далеко не каждому счастливчику, а может быть, ему одному, известна она настоящая. Чуткая, искренняя, необыкновенно прекрасная и притягательная. И только его. И только с ним она такая. Это опьяняло. Сводило с ума. Вот и сейчас он, до сих пор старавшийся расстаться со своим счастьем, чтобы спасти ее, понимал, слушая ее, что это выше его сил. Он не сможет жить без нее. Как и она без него. Однако... Ее слова на какое-то короткое мгновение показались Малфою расчетом. Хладнокровным рассуждением, почему им нельзя друг без друга. Не по любви, а... Из принципа? Из правил? По закону аристократии? По требованию их семей и общества, которое желает видеть их вместе? Юноша не мог и не хотел верить в то, что Нарцисса, говоря это, думает точно так же. Глядя в ее глубокие глаза, утопая в них, чувствуя ее дыхание, ощущая, как его губы становятся все ближе к ее собственным губам, Люциус осознавал, что все ею сказанное лишь маска, прикрытие ее настоящих чувств, которыми она дорожит. И она говорит это лишь потому, что думает - по-другому нельзя. Как сейчас объяснить, взбудоражившему свое сознание безумными идеями о том, чтобы поступиться единственным дорогим, что есть у них в жизни, будущему супругу, что так нельзя и неправильно? А надо так, как она говорит. И что это хорошо и правильно. Как еще, как не через здравое рассуждение и хладнокровный, чистый ум? Да, все именно так. Это прикрытие истинных мыслей и чувств, испытываемых ею, та же вуаль, что и ее манерность, которая она надевает на себя при людях, и которую всегда распахивает, оставаясь сияющей, очаровательной и чистой перед ним одним. - Ты права, - тихо сказал он после некоторого молчания, - Ты моя невеста. Я не должен это забывать... Что подумают о нас люди, когда узнают, что мы расстались?.. Что скажут родители? Мои и твои... Наши семьи, мы сами покроемся позором общества... Мы должны быть вместе. Это наша...обязанность... Да, так и есть... Малфой старался подбирать слова такие же, как и она. Как ни противно ему это было, он тоже нацеплял на себя эту маску холодного расчета, которая так ненавистна была ему рядом с Нарциссой. Но ему казалось, что необходимо дать почувствовать ей, что и он может сказать какие-то скрытые, рассудительные фразы. О благе их союза, о богатстве, о положении в обществе. О том, как принято и как следует поступать. Дать понять, что и он способен на здравые рассуждения. Но рассуждения, которые никак не могут заменять того, что оба они чувствуют. Ведь они вместе потому, что любят друг друга. Или Нарцисса с ним только из-за его состояния и происхождения? Из-за того, что он из древнего и почитаемого аристократического рода и это как нельзя более выгодная партия? Нет, он не верил в это. В ее глазах, как не старалась она показать на своем лице бесстрастное выражение, блестели и слепили его. В них читалась нежность, искренность и любовь. Однако ему, все же, хотелось продолжить говорить "нужные" слова. Чтобы Нарцисса поняла, что следует сказать совсем другое. Самое главное. Именно то, почему она хочет быть с ним. Не обязательство. А только желание, шедшее из самых глубин души. Ее. И его. - Ты снова оказалась умнее и рассудительнее меня, - молвил он с, еле заметной, горько-насмешливой улыбкой, стараясь, при этом, сделать свой голос как можно более ровным и железным, - Наш брак это...очень выгодно для всех. Мы будем блестеть в свете магического общества. Наше происхождение и состояние наших семей... Все это как нельзя более подходит. Как я мог забыть это обязательство? О, нет, прости. Впредь я не допущу подобной ошибки. Я твердо знаю, что мы будем вместе... Ведь...ведь это необходимо, не правда ли? Сейчас Люциус мог больно задеть ее. Она тоже могла подумать, будто он говорит все это из честолюбивых соображений. Что он, на самом деле, думает, как один из этих напыщенных, ничего не знающих, кроме собственного блага и устройства, чистокровных волшебников, кичившихся своими благородными корнями, восходящими Мерлин знает к кому. В некотором смысле, он сделал это специально. Чтобы слегка уязвить ее. Чтобы она ощутила легкий укор за свои же собственные слова о "необходимости" их совместной жизни. Он сказал, фактически, то же самое, если не еще более холодно-правильно. Как будто перед ней был тот Малфой, который никогда не менялся на людях. Всегда оставаясь эгоистичным, самовлюбленным, алчным и хладнокровным. Но все это ведь была маска... О, если бы она только знала, как трудно ему надевать ее, особенно перед ней. И вот...поцелуй. Их губы приближаются друг к другу. Соприкасаются. О, это дыхание, это сладость... От всего этого теряешь рассудок. Крышу рвет ко всем Салазоровским предкам. По телу Люциуса пробегает дрожь наслаждения. Они не отстраняются друг от друга, и юноша начинает целовать ее жадно, неистово, как будто не видел ее целую жизнь... А ведь за эти дни разлуки и отчужденности по отношению к ней, ему казалось, что он и в самом деле провел вечность без нее до тех пор, пока не случилось это... Еще один их поцелуй, полный истинных, глубоких и высоких чувств, царивших в их сердцах. Малфой невольно обнимает девушку за талию и тесно прижимает к себе. Наконец, поцелуй прекращаются, губы обоих нехотя отрываются друг от друга, однако все с тем же приятным, едва слышным, звуком, с которым они встретились вновь мгновение назад. Блестящими от счастья и безграничной любви, ясными голубыми глазами Люциус смотрит в такие же, выразительные небесные глаза Нарциссы. И только сейчас понимает всю нелепость и фальшивость слов, сказанных им только что. Как он мог сказать такое? Глупец. Глупец! Ты же любишь ее больше жизни! Что толковать о нравственности, приличии и обязанностях? Важно лишь только то, что испытываешь. И ничто иное. И Люциус понял, что он должен произнести другое. Более важное и высокое. Более искреннее. Чтобы уничтожить всю суть прогнившего чувства долга, оставив лишь желания быть вместе потому, что любят... И решился сделать к этим словам первый шаг. - Господи... - тихо прошептал он ей в губы, - Какую же чушь я говорю, - юноша едва заметно качает головой, - Прости меня. Я кретин. Никакие обязанности здесь не при чем, - его губы вновь находятся почти вплотную ее губам, он выдыхает в них, - Нарцисса... Я дышать без тебя не могу... Ты нужна мне... Я... Он не договаривает и снова льнет к ее губам в очередном, страстно-нежном, лобзании. Сознание туманится, рассудок мутится. Что в мире может быть важнее, чем она? Чем они? Чем то, что они рядом, дышат одним воздухом, держат друг друга за руки? И этот поцелуй... Как хотелось бы, чтобы он длился самую вечность. Чтобы вся из жизнь, стремглав, промчалась, как одно мимолетное мгновение, лишь в одном этом поцелуе. Люциус прижимает девушку к себе еще теснее, словно боится, что если отпустит, то она пропадет и испарится, и он опять потеряет ее. Пальцы сжимают бок девушки. Кончики других свободной руки мягко поглаживают ее щеку, касаясь светлых прядей. - Я люблю тебя... - договаривает он, прерывая поцелуй, но все еще держа свои губы рядом с ее губами, - И никому тебя не отдам... Никому... Ты только моя... Навсегда... И это называется счастьем.
Narcissa D. Black: Она получила от него отклик. Отклик на свои холодные, расчетливые рассуждения о том, что сулит ему отказ от каких-либо отношений с ней. Получила в ответ такие же холодные слова, которые произносил истинный чистокровный маг из древнего аристократического рода, чтившего традиции, устои и кодекс испокон веков. Обдало холодным ветром, в котором отчетливо слышался перезвон хрустальных льдинок, стукающихся друг о друга, звенящих на особо острых окончаниях и в особо твердых и жестких словах. Они оба умели это. Умели говорить то, что требовалось и так, как требовалось. Играть. Жизнь – это игра. Для каждого своя. По-своему опасная, жестокая и по большей части лживая, иллюзорная действительность, которая в итоге все равно приводит к жестоким реальным последствиям, с которыми надо как-то свыкнуться и как-то жить дальше, играя. Танцуя на узкой лунной дорожке, которая высеребрилась на темной, пугающей глади воды, выводя узоры на воде, отдаваясь ритму каждой клеточкой тела, потому что сбиться с него – значит утонуть, не удержаться на тонкой грани и кануть ко дну, откуда, у таких как они, гораздо меньше шансов выбраться. Если только выползти, забыв о том, что чтимо, продавая гордость и принципы за любовь и относительную стабильность. Но его губы откликнулись иначе. И поцелуй, обжегший губы, жаркий, крепкий, отчаянный, наполненный той хмельной искренностью, тем бесповоротным отчаянием, тем блаженством единственного в жизни острого до боли мига счастья. Прикосновение не просто губ, не просто двух юношеских тел. Двух душ. Юных, и от этого еще более неистовых и искренних в проявлении своих чувств, который можно скрывать за масками, за замками и дверями, прятать в самых глубоких подвалах, сковывать кандалами и условностями, но они все равно вырвутся наружу, опаляя, зажигая внутри яркое пламя, разжигая жажду, неутолимую водой, словами, а утолимую лишь прикосновениями, касаниями, единением, способным разрушить любые рамки, помогающим разделить любую ношу на двоих. И Нарцисса целует его в ответ, путаясь пальцами в светлых волосах на затылке Люциуса, массируя кончиками голову, прижимая, приклоняя, чтобы было возможно целовать сладкие губы холодного принца, который в этот миг стал самым дорогим сокровищем, которое только возможно пожелать, которое только возможно обрести. И нужно быть бесконечно и бесповоротно глупой, чтобы отказаться от него. И после этого мига все остальное уже кажется блеклой подделкой, пустышкой, недостойной внимания. Губы, скользящие по губам, смешивающиеся дыхание, прижатые тела. И изливающиеся чувства. Откровенность, искренность, чистая, настоящая. Один из тех интимных сокровенных моментов, которые сохраняются в памяти, и даже безжалостное, неумолимое время не способно вытравить их из памяти. - Люциус, - шепотом едва слышным, не отрывающимися от губ губами, - не отдавай, - настоящим откликом, от самого сердца, сбившегося с ритма и стучащего так быстро, стуком по всему телу, выгибающемуся в такт. - Не надо так…Никогда не решай то, на что нужно решение обоих…Никогда не решай это за меня…
Lucius Malfoy: Ни слова больше. Ни звука об обязанностях, о холодном аристократическом расчете, который внушали и впитывали таким, как они, с пеленок. Больше никаких колебаний и сомнений. Болезненных рассудительных слов, которые так не уместны здесь, которые отбивают все самое тепло и дорогое, что есть у них двоих. Только у них. Теперь есть лишь этот миг. И в этом миге, который так похож на целую жизнь, есть только они двое. Он прижимает ее к себе. Он чуть наклоняет ее шею, чтобы его бархатным губам удобнее было скользить по ее гладкой коже. Жадно коснувшись губами несколько участков на ее шее, он прижался к ней носом и жадно вдохнул запах ее кожи. Ее запах. Любимый запах. Он сводил с ума, кружил голову, вселял звериные инстинкты. Переплетая между длинными пальцами шелковистые светлые волосы Нарциссы, чувствуя их аромат, Люциус терял рассудок. Губы блондина вновь прильнули к ней в страстно-нежном поцелуе, сомкнувшись с трепещущими коралловыми устами девушки. Как же он был счастлив, что произнес то самое необходимое, нужное, подлинное и не фальшивое, искреннее, все то, что было у него на душе, и что он не мог не сказать ей. Прижимая ее к себе еще сильнее, чувствуя ее дыхание, сплетаясь с ее языком своим собственным, юноша начинал ощущать сладостно-ноющее чувство внизу живота. Слизеринец сам не заметил, как отступил к своей большой и удобной кровати, как и полагалось для апартаментов старосты школы, увлекая за собой Нарциссу. Прошло еще мгновение, колени сами собой подкашивались, не разжимая объятий и не размыкая губ, юноша повалился вместе с ней на кровать. Это ничуть не смущало его и вовсе не казалось неприличным, несмотря на то, что парень и девушка, студенты, улеглись только что вдвоем на кровать среди бела дня, когда не так много времени оставалось до следующего занятия. Все это было настолько неважно, настолько отдаленно-безразлично, по крайней мере, для разума Малфоя в настоящий момент, что он попросту даже не задумывался об этом, как будто полагал - что вообще такое школа, для чего нужны эти уроки и прочая чушь? Есть только любый человек. В этот самый миг. Здесь и сейчас. И никто, кроме него, не должен тебя волновать. Много ли таких счастливых мгновений выпадет на долю человека? Часто ли удастся вот так насладится с тем, кого любишь всем сердцем? С тем, к кому вожделенно дрожит твое тело. Для Люциуса сейчас в мире не существовало ничего, кроме Нарциссы. Лишь она. Ее сладкие губы, ее приятные дыхание, ее мягкие светлые волосы, ее гладкая кожа и ее пьянящий запах, который будоражил кровь, вызывал зуд в чреслах и мутил рассудок. Неожиданно юноша с резким, голодным остервенением начал кусать губы девушки, на секунду задерживая и оттягивая их зубами, а затем припадая к новому участку на влажном алом бархате. После чего проводил по истерзанным местам языком, свободная от поглаживаний золотистых волос, рука слизеринца легла на бедро девушки и стала сильно сжимать его. - Ты меня сводишь с ума, - в перерывах между своими безумными действиями, учащенно дыша, шептал Малфой, - Ты мой наркотик, без которого я не могу жить. Именно в таком состоянии, которое так хорошо знакомо любому, кто внезапно и безудержно возбуждался, юноша не говорил нежных и ласковых слов. Даже о том, что любит. Но ведь это было и не важно. Все читалось в словах, пусть и не сказанных напрямую, но в затуманенном потоке страсти. Все виделось в алчно блестящих голубых глазах. В движениях рук, губ, зубов, языка. Слышалось в неутомимом стремительном скачке пульса. И именно это было самым главным и определяющим. Слова важны. Но не всегда по ним можно определить истинные чувства человека. Но зато совершаемые действия, говорили гораздо красноречивее и искреннее любых слов. Внезапно юноша остановился, рукой, которой до этого гладил и переплетал ее волосы, сжал ладонь Нарциссы и, сделав глубокий вдох, поднес и прижал ее к тому месту на своей груди, где находилось яростно бьющееся сердце, готовое выпрыгнуть из груди. - Проклятье, Нарцисса, - выдохнул Люциус, утопая в ее небесных глазах, - Смотри, что ты делаешь со мной...
полная версия страницы